Глава 2

Друзья

     Вот они его друзья: Друг Колян – друг на всю жизнь. Они познакомились, когда оказались в одной группе Куйбышевского всесоюзного энергетического техникума после успешной сдачи вступительных экзаменов на отделение ЛЭП (строительство линий электропередач).
Стройный, русоволосый, голубоглазый парень чуть выше среднего роста, немного сухощавый, с небольшими ямочками на щеках и волевым, четко выраженным подбородком, с вихрастой прической, в общем, крепко сбитый юноша родом из саратовской деревни и многодетной семьи.
По стечению обстоятельств они оказались вместе на одной из частных квартир. Им была отведена комнатка, где уже жил один студент с политеха. Три кровати, столик и узенький проход между кроватями для выхода на хозяйскую кухню – вот их первый студенческий быт. Потом была еще одна частная комнатка, и только на пятом курсе они попали в общежитие.
     У Коляна был твердый характер и трудовая деревенская закалка. Учеба ему давалась не так легко, как Владу, но он брал трудолюбием и усидчивостью.
    – Колян, сгоняем на футбол? Сегодня «Крылышки» (Куйбышевская команда «крылья Советов») со «Спартаком» играют.
    – А курсовая по геодезии? – подняв голубые глаза на Влада, задавал вопрос Колян.
    – Потом закончим, – отвечал Влад.
    – Давай посидим часа два, «ёксель-моксель» (любимая поговорка Коляна), ведь немного осталось, ну опоздаем минут на двадцать, зато легче через забор будет лезть – «менты» тоже любят футбол смотреть.
     Влад соглашался, они быстро доканчивали курсовую и шеметом мчались на стадион. Попали на трибуны в тот момент, когда знаменитый форвард «Крылышек» Кикин промчался торпедой по левому флангу и пушечным ударом влепил метров с двадцати пяти в «девятку» спартаковскому вратарю, стадион взорвался, болельщики обнимались и целовались, орали во все горло:
    – Молодец, браво, – и еще было много всяких лестных и нелестных слов в адрес обеих команд.
   Они с Коляном любили ходить в театр оперы и балета на «Гамлета» или «Ромео и Джульетту» по нескольку раз. Любили посещать кружок бального танца, где Влад познакомился с кареглазой девочкой и ночами торчал возле ее дома. Колян шутил:
    – Смотри, окрутит она тебя и техникум забросишь.
    Но кареглазая отдавала предпочтение не Владу. Влад зря назначал свидание, она только из женского любопытства явилась пару раз на них.
    За учебой время летело, как тот футбольный мяч в ворота. Настало время преддипломной практики. Влад поехал в Иркутск, а Колян в Саратов.
    Потом защита диплома. Влад защитил диплом на «отлично» и имел право выбора по распределению в любой город, где располагались тресты по строительству ЛЭП. А это были города: Москва, Ленинград, Киев, Минск, Винница, Ташкент, практически во все союзные столицы и крупные административные центры.
Но тогда в их душах витал дух романтики, и Влад, уступив свое право самарскому парню – он с трудом защитил свой диплом на «удочку», – взял с другом Коляном направление в город Иркутск. Он тогда шутил над собой: «Раньше в Сибирь ссылали за преступления, а ты едешь в добровольную ссылку».

    В Иркутске Влада с Коляном разбросали по разным мехколоннам (механизированная колонна), назначив на должности мастеров. Колян попал в Амурскую область, а Влад сначала в Ангарск, где базировалась мехколонна, а потом на строительство ЛЭП-500 Братск – Тайшет. До распределения он уже побывал в Сибири на преддипломной
практике, и места эти ему были немного знакомы.
    О работе на строительстве ЛЭП можно написать отдельную повесть – это два с лишним года, проведенных в тайге (Сибирь – Дальний Восток). Это сотни городов и поселков, через которые тянулись ЛЭП; это жизнь в палатках и передвижных вагончиках, на частных квартирах; это десятки переходов ЛЭП через большие и малые реки; это работа с заключенными (условно освобожденными для строительства ЛЭП) и многое другое. Но моя цель описать несколько самых впечатляющих эпизодов из лэповской жизни и жизни с другом Коляном.
    Базой на строительстве ЛЭП-500 (500 означает напряжение линии в киловольтах) был город Тайшет. Владу Тайшет запомнился в основном деревянными основательными домами и дощатыми тротуарами на улицах и непролазной весенней грязью дорог.
    На всю жизнь врезался в память переход по проводам через реку Бирюсу на высоте около четырехсот метров и длине перехода более километра. Это нужно описать подробнее, чтобы понять лэповскую жизнь. Переход этот в инженерном понятии выглядел так: Бирюса в месте перехода протекала между таежными сопками с обеих сторон, высота сопок триста пятьдесят – четыреста метров. Металлические усиленные опоры на переходе были высотой метров сорок и ставились на самых высоких отметках сопок. При длинных пролетах (расстояние между двумя опорами ЛЭП) получался большой провис проводов, а по нормам должно быть выдержано определенное расстояние от воды до проводов высокого напряжения – иначе может произойти пробой тока на воду, а пробой можно сравнить с ударом молнии. При пробое провода линии горят и она выходит из работы – это сотни обесточенных городов и других объектов...
    Линия проводов трехфазная (три линии проводов на одной опоре), и каждая фаза также состоит из трех проводов диаметром семь – восемь сантиметров.

Переход через Бирюсу

            


    Чтобы три провода в фазе не соприкасались друг с другом, между ними ставят металлические распорки метров через сорок. Вот такую упрощенную конструкцию для вас я обрисовал.
    Лагерь лэповской бригады был расположен на левом берегу Бирюсы кило-метрах в четырех от перехода, а работали мы в то время на левом берегу недалеко от перехода – ставили эти самые распорки на провода ЛЭП-500.
    Чтобы попасть на правый берег, нужно было ехать от лагеря до места работы
через мост, а это километров семьдесят по таежным дорогам – это три-четыре часа езды. Выезжали из лагеря затемно, часов в шесть утра. Был конец мая. Дороги уже начали подсыхать.
    Весна в тайге – это чудо. Сосна оживает, появляется обильная зелень. О, этот пьянящий запах тайги. Он до сих пор не покидает Влада. Да, я немного отвлекся от перехода. В общем, бригада закончила работу с расчетом попасть в лагерь часам к восьми-девяти вечера и засветло приготовить ужин.
    У Влада возникла идея: не болтаться четыре часа в машине, а перейти Бирюсу по проводам – испытать себя высотой. В те годы на всю страну гремела песня Пахмутовой «Там, где речка, речка Бирюса, ломая лед, шумит поет на голоса...» и песня – «ЛЭП-500» – «Седина в проводах от инея, ЛЭП-500 не простая линия, и ведем мы ее с ребятами по таежным дебрям глухим...». Лэповцев страна тогда не забывала.
    «Этот переход, – подумал тогда Влад, – останется в памяти на всю жизнь». Бригада мастеру не возражала – лэповцы народ смелый и закаленный опасной работой, только бригадир посоветовал не спешить. К тому времени Влад лазил по опорам и проводам, как обезьяна по джунглям (мастер отвечал за качество работ, а ЛЭП – дело серьезное, нужно было проверять каждую выполненную операцию), но на такой высоте от воды он никогда не был.
    Вскарабкавшись за считанные минуты на самый верх опоры, Влад прошел на конец траверсы, спустился по изоляторам до верхнего провода и защелкнул на нем карабин монтажного пояса, ногами встав на нижний провод. Руки заскользили по двум верхним проводам, и он шустро начал переход.
    Риск перехода, как считал Влад, был в том, что, когда доходишь до очередной распорки, карабин страховочного пояса нужно отцеплять от провода и перекидывать через распорку – в этот момент Влад оставался вообще без страховки.
    Ближе к середине перехода провода стало сильно раскачивать от Владова веса, и нижний провод начал уходить из-под ног, а тело опрокидывало под углом к горизонту, то в одну, то в другую сторону. Влад понял, почему Бугор посоветовал ему не спешить. Он сам раскачал провода от быстрой ходьбы.
    Чтобы удержаться на проводах при переброске карабина, нужно было большое усилие, и страх улететь на четыреста метров вниз стал пугать Влада. Поняв, что переход для него может закончиться плачевно, он стал лихорадочно думать что делать. При каждом новом шаге его опрокидывало в сторону, и провода раскачивались еще сильней. Он остановился, почувствовав, что теряет силы. Немного отдышался и заметил – провода качаются меньше. «Все, надо подождать, пока раскачка остановится», – наконец дошло до Влада.
    Влад сел на верхний провод и в раскачке стал любоваться таежным простором, поворачивая голову на все четыре стороны света – на горизонте в синей дымке красовалась бесконечная тайга. Бирюса узенькой лентой открылась на несколько километров, по ней сплавляли плоты таежного леса. Плоты с такой высоты выглядели спичечными коробочками, «а ведь я видел их с берега, длина плотов составляет сотни метров, вот это да! – удивился Влад. – Куда тебя занесло».
    С полчаса просидел он на проводе – качать почти перестало. «Давай шагай вперед, ты же лэповец», – подбадривал себя Влад. Часа два затратил он на вторую половину перехода. Провода опять начало качать, но не так сильно – он шел медленно. Ноги уже трясло от напряжения и усталости, и он боялся, что они соскользнут с провода и тогда он повиснет над Бирюсой на монтажном поясе, а снять его смогут бог знает когда.
    Но бог, по-видимому, был на стороне Влада, и он, изможденный, дополз до опоры, с трудом спустился вниз, полежал возле опоры на траве и поплелся в лагерь.
    Пришел в лагерь, когда уже стемнело. Бригада поужинала и собиралась на поиски своего мастера.
    – Ну как переходик? – увидев Влада, спросил Бугор.
    – Впечатляет, Михалыч, – обрадованно ответил Влад и стукнул Бугра по плечу.

     Потом были другие линии на Ангаре. Неожиданно Влада отзывают в Ангарск и направляют мастером на Дальний Восток в г. Свободный – столицу ГУЛАГа (вспомним А.Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ»). В Свободном Влад встречает своего друга Коляна. Они снимают комнату в частном доме и вместе строят ЛЭП. Тогда еще ссылали в Свободный проституток из Москвы и Ленинграда.
   Конечно, тайга здесь пожиже, но зато можно охотиться на дичь и косуль. Особенно захватывающей была охота на косуль.
   Друзья решили поступить в Хабаровский политехнический институт на заочное отделение. Экзамены нужно было сдавать в Благовещенске, что на Амуре (в нем был филиал Хабаровского института).
    Но подготовкой к экзаменам они почти не занимались. По вечерам после работы их больше тянуло на пляж, на реку Зея, где они соревновались: кто дольше пробудет под водой. Колян выдерживал до четырех минут, для Влада это было непостижимо, он читал в журнале «Вокруг света», что только опытные ныряльщики держатся под водой такое время. Он сам выдерживал две с половиной минуты, до головокружения.
    А весной, в разлив, вода в Зее поднималась на десять и более метров – удивительное зрелище. Когда темнело – их тянуло к соседским девочкам напротив их квартиры, почему-то им нравились песни про Колыму, их с удовольствием играл Влад на своей гитаре. А больше всего их тянуло в ресторан «Три поросенка», где подавали на второе «Амурские горшочки».
    Пришло время сдавать экзамены. Коляну не повезло – он завалил последний предмет – математику, а Влад проскочил. Коляна через пару недель «забрили» в армию. Все время службы Влад переписывался с другом, мотаясь по тайге, где и женился. Потянуло на родину – на Волгу.
    А с Коляном дружба не угасла до сих пор. Он ЛЭПу не изменил. Они встречаются каждый год на своих днях рождения.

    Друг Лариса – стареющая блондинка с нестареющим бюстом Мэрилин Монро, с подвешенным языком, филолог по образованию, преподаватель колледжа, которая часами могла говорить на какую-либо тему, повторяя мысли десятки раз, практически не слушала собеседника и своим громким голосом педагога забивала собеседника напрочь.
    Ее любимым коньком была тема о трудности преподавания предмета – литературы, сколько нужно затратить нервов, чтобы вдолбить какую-либо тему этим молодым олухам, но она сильный педагог и ей это удается.
    – Нужен им сейчас Чехов или Толстой со своей Анной Карениной? Какого хрена она легла на рельсы? – задавала она сама себе вопрос. – Попробуй вдолби этим балбесам!
    – Лара, милая, притуши громкость, два часа ночи, соседей разбудишь.
    – Секс им нужен и бестселлеры, не хотят они шевелить мозгами, – не унималась Лариса.
Монолог прерывался, чтобы выпить очередную стопку водки (вино она не пила) или позвонить почти взрослой дочери и сообщить:
    – Зайчик, это я, ты не спишь, чем занимаешься? Рисуешь? Молодец. Знаешь, мы тут заболтались, а уже поздно, я ночую у Наташки.
    А если попадала на молодого мужа (он был моложе ее на восемь лет):
    – Володечка, я тут у сестры твоей, сегодня не жди, буду утром, – и опускала трубку.
    – А скандала не будет? – спрашивал Влад.
    – Какой скандал, он рад, сейчас рванет к соседке, у них любовь, – громко отвечала Лариса.
    Дочь у нее была не от Володечки, а от первого мужа – он разбился в аварии, когда Наташе было всего шесть лет. Родить Лариса уже не могла. Он задавал ей вопрос:
    – Почему твой Володенька так долго с тобой живет, что своих не хочет иметь?
    – А он меня сильно любит, – загадочно улыбнувшись, отвечала она.
«Что-то здесь не так», – подумал он, наливая водку.
    Лариса могла внезапно переключиться на танцы или на критику общих знакомых. Когда ей это надоедало и она была достаточно подшофе – начинала читать поэму Евтушенко «Братская ГЭС», на память с начала до конца. И надо отдать ей должное – это получалось очень здорово.

    Потом Лариса читала свои стихи, считая их очень гениальными. Да, стихи были настоящими, и ему они нравились, в них присутствовала истинная поэзия. Она говорила, что издаст скоро книгу своих стихов, хотя он отлично знал, почти наизусть, все десять стихотворений, написанных за всю ее жизнь.
   Он шутил, что книга будет слишком тонюсенькой и, скорее, это будет дамский буклет – путеводитель для начинающих поэтесс. Она обижалась:
    – Ты не знаешь всех моих стихов, мне обещают сделать книгу на компьютере, скоро увидишь.
   Вдруг она, сладко потягиваясь, протяжно произносила:
    – Хочу тебя, – и медленно обнажала свой знаменитый бюст, включала веселую музыку, вела в зал танцевать, заводила себя и его, а затем, уже держа Влада за руку, направлялась в спальню. Благо, все удобства для этого приятного занятия у него были.

   Под утро или на следующий день Лариса виновато просила деньги на такси и, громко цокая каблучками по общему коридору, исчезала на несколько недель.
Она обладала загадочной женственностью. Ему с ней было интересно. Как-то встретил своего старого друга, которого не видел сто лет, и тот, узнав о его связях с Ларисой, воскликнул:
   – Она же не пропустит ни одного мужика!
   – Друже, запомни простую истину – поэтам всегда нравились проститутки и знаешь почему?
   – Я как-то об этом не думал.
   – У нас родственные души. Поэты продают свою душу читателям, проститутки – мужикам.

    Еще одним другом у Влада была известная в городе поэтесса – Лада. Она жила с пятым или шестым, тоже молодым, мужем и с юным сыном от первого мужа (они развелись в молодости). Закончила институт в Москве. Полная женщина, ниже среднего роста. На внешность была типичной цыганкой, хотя отец был доподлинный еврей, а мать чисто русская. Лада любила слушать стихи, часами могла говорить о поэзии, но читать свои стихи на память не могла, она их почему-то не запоминала.
    Знала лично многих столичных поэтов по учебе в Литинституте и не только столичных. Она очень общительна, видно, сказалась веселая цыганская кровь. Вела в городе работу с поэтической молодежью. Зрелым и талантливым помогала издавать книги и печататься на страницах городских газет.
    Ее любили за мягкий характер, за способность незаметно влезть в душу, за отличное знание поэзии и за безграничное гостеприимство. Ее однокомнатная квартира напоминала литературную гостиную и еще больше. К ней в любой час дня и ночи мог зайти поэт или прозаик. Ее посещали художники и музыканты, а иногда целые компании всей этой братии. И так с раннего утра и до рассвета. «Когда она отдыхает?» – думал Влад. Ее также любили за безотказность мужскому упорству.
    – Лада, а куда делся твой Гена, что мешками таскал тебе рыбу, ты ведь прожила с ним четыре года? – как-то спросил Влад.
    – Гена оказался предателем, он ждал очередь на квартиру у себя на работе и, как только получил ее, сразу слинял, слышала, живет с молодой. Спасибо, хоть рыбу носил, – разъяснила она.
    – А откуда гитарист у тебя взялся?
    – Прибился как-то, вообще чудной – бренчит день и ночь на гитаре да песни поет, не то что рыбы, хвоста от кильки за год в дом не принес. Пора самой гуд бай ему посылать, нового Генку надо искать.
    – Везет тебе, Лада, на мужиков, нашла бы нового русского и лежала бы, как икра на масле.
    – Найдешь их с моим притоном...
    К Бахусу она относилась не с меньшей любовью, чем Лариса. Лада тоже любила признаваться в симпатии к некоторым мужчинам, но не в такой мере, как Лариса. Если перебирала лишнего – горько и долго плакала, то ли от лишнего, то ли от неустроенной жизни (юный сын стал колоться и, добывая деньги на очередную дозу, угодил за решётку на три года), то ли от того и другого.
    На кухне, в застолье, они любили с Ларисой петь дуэтом. И это у них неплохо получалось. Лариса в детстве занималась музыкой – играла на скрипке и аккордеоне, а у Лады был природный цыганский дар, и, когда они запевали «Идут белые снеги, и я тоже уйду...» на слова Евтушенко, душа затихала, медленно начинала тосковать, а под конец песни почему-то еще больше хотелось жить.
    Он любил слушать их песни. «Ой, да не вечер, да не вечер, мне малым-мало спалось...», после этой песни казалось, что ты живешь на этой земле не первую сотню лет. Он любил их за эти песни, за преклонение поэзии, за открытость души, за долгую дружбу. В эти минуты отступало одиночество, чувствовалась причастность к чему-то общему...

    Друг Саша – худая, темно-русая женщина, с большими серыми глазами, старше лет на пять хозяина, мать троих детей. Она была типичной женщиной той советской эпохи с ее лишениями и светлыми идеалами. Давно осталась без мужа. Двоих сыновей выпустила в жизнь, а младшая, Оксана, заканчивала среднюю школу.
    Саша много курила, еще верила в платоническую любовь, писала слабые альбомные стихи. Лицо ее выражало какое-то горе. Она всегда жаловалась на трудности жизни, нехватку денег. Постоянно где-нибудь подрабатывала (он ее понимал, тянуть одной такую ношу – не мед пить).
У нее была феноменальная память на цифры. Она помнила все номера телефонов и номера автомашин (даже случайных) и могла их воспроизвести в памяти даже через десятки лет.
    При виде Саши ему почему-то всегда хотелось выпить. Лишь шампанское пробуждало на ее лице детскую наивную улыбку. Она закончила физинститут, в жизни ничем серьезным не болела, преподавала физкультуру в школе. О хозяине квартиры пыталась заботиться как о родном муже: могла постирать белье, приготовить обед, сходить за лекарствами, дать деловой совет. Она панически боялась изнасилования и никогда не поднималась в лифте, даже на его шестнадцатый этаж и даже днем.
   Сашенька постоянно находилась в бегах: постоянно кому-то что-то доставала через знакомых, да еще успевала в последнее время практически одна обрабатывать дачу в шестнадцать соток.

    Юным другом Влада была Анжелика. Она была не то что без комплексов, но не имела понятия, что это такое. Анжелика – современная девочка новой эпохи – эпохи насильственного капитализма, со всем его беспределом и безграничной властью кучки олигархов, наживших капиталы на бесплатной приватизации крупнейших отраслей промышленности и наглом обворовывании малоимущих и средних слоев населения.
    Училась в лицее – так стали называть бывшие ПТУ. Писала отличные стихи, явно была талантливой поэтессой. В свои восемнадцать лет стала членом Союза российских писателей. В их кругу она звалась «Рыжухой». Чуть выше среднего роста, стройная, длинноногая, пухлые розовые щечки, самодовольное личико с зелеными кошачьими глазищами, с рыжей копной волос до плеч.
    Несмотря на приличную комплектность, стихи она читала тихим, тонким голоском, совершенно без интонации. Лада в такой момент не выдерживала и произносила:
    – Прекрати, я сама прочитаю твои гениальные стихи, – брала ее тоненькую поэтическую книжицу, с упоением и выразительной интонацией читала Рыжухины стихи.
    Когда собиралась большая компания у него на 16-м этаже после чьей-нибудь презентации новой книги, как обычно, не хватало спиртного, и, как самую молодую, Рыжуху посылали в «комок», за добавкой. Она шла с великой неохотой, показывая всем своим надменным видом, а это было видно во всей ее фигуре, о лице и говорить было нечего, что ее, гениальную поэтессу, унижают до бесконечности.
    Но поскольку Лада считала себя более гениальной и в какой-то мере ее наставницей, к тому же Ладу ежемесячно показывали по городскому телевидению, она ласково произносила:
    – Сходи, лапушка, ты же нас любишь и ножки у тебя длиннее.

    Рыжуха очень уважала Ладу, и через десять минут юная гениальность небрежно ставила на стол кухни пару бутылок «Расторопши».
    Презентация продолжалась.

    На его волжский Парнас залетала еще одна птичка-синичка без комплексов, начинающая поэтесса со «Сникерсами», не покидающими детский рот, еще не окончившая школу.
    – Вот увидите (дефект речи), я буду знаменитой, – и к ужасу хозяина стала читать свои стихи, запивая их остатками «Сов. шампанского».
    Маленький, пушистый «котеночек», с огромными амбициями, со светлым именем Света.
    – А что любит Светик из современной поэзии? – с небольшой иронией влепила Рыжуха.
    Из современных Светик любила: Ларису Васильеву, Татьяну Реброву, Марину Аввакумову и кого-то еще. Лада слегка прошлась по ее перлам, «котеночек» обиделась и притихла.

    Следующим его другом из поэтической среды был Сергей Тишкин. Он, как и остальные, не отличался земной скромностью, – мог прийти к нему в любой час дня и ночи, в любую погоду, зачастую уже где-то напрезентовавшийся. Если не успел или нечего было прихватить с торжественного стола как презент, а свои деревянные к нему залетали очень редко, Сергей начинал подробно рассказывать о своих последних похождениях, своих «горбачевских» прожектах, о своей троюродной сестре Марии, от которой он ушел в два часа ночи, чтобы она его не соблазнила (хотя, наверняка, выгнала). Выпрашивал у друга еще на «пузырь», и беседа с удвоенной энергией продолжалась:
    – Все, хватит, к черту эту Марию и вообще этих женщин. Поэт должен быть одиноким, как Рубцов.
    – А кто же тогда придушил его подушкой? – вставил Влад.
    – Стерва, вот кто, – отрезал он, – так и меня придушит какая-нибудь тварь. Ты вот один. Ха, я забыл, у тебя их целый гарем, так что выбрось подушки со своей лоджии и спи спокойно. Маяковский вон на бревне спал, и ничего, зато не задушили.
    Сергей – подвижный крепыш с боксерским подбородком, всегда носил короткую стрижку, а в эпоху неокапитализма, дабы выглядеть в ногу со временем, постригся «под котовского». Он был типичный мордвин, но признаться в этом мог только своей троюродной.
    Тишкин от природы был большой юморист. Слушая собеседника, он непременно вставлял в разговор юморные слова, и, зачастую, довольно оригинальные.

    Жена его давно покинула – ушла к другому, непьющему мордвину, хотя это нонсенс – непьющий мордвин. Непьющий мордвин унаследовал от Сергея двух дочерей и вот уже лет десять воспитывал их. Сначала Сергей хотел набить новому отцу морду, потом подумал, что бить морду мордвину неэтично, но взял с него клятву – хорошо относиться к его потомству. Как и Лариса, Сергей был филолог по образованию. Преподавал в селе литературу, затем уехал на ВАЗ за квартирой, крутил на конвейере гайки, и здесь навсегда закончилась его преподавательская карьера.
    Влад познакомился с ним в литобъединении, где он заглядывал в рот руководительнице, тоже мордовке, но холодной эрзянке, а Тишкин был мокшанской ветви, тогда молодой, веселый и хмельной.
    Стихи у него были интересные – от земли, от деревни. Вот начало одного из ранних:
                И на плетне играет тополь,
                По-бабьи ухает изба...
    Некоторые стихи были надуманными, но, как филолог, он умел обращаться со словом, и эта искусственность не замечалась за красивостью слога.
    Казалось, что Тишкин знал всех и всё. У него была феноменальная память на фамилии, и в разговоре он апеллировал к знакомству и дружбе со всеми известными и малоизвестными, но высокосидящими чиновниками, спортсменами, коммерсантами, которых он не встречал даже в коридорах их апартаментов.
    Сергей мог наобещать Клондайк или занять полмешка деревянных и ничего не делать и не отдавать годами. Хотя был добродушен, если в кармане шуршало, мог пить неделями и угощать других (но никогда не сознавался, на чьи пьет).
    Однажды зимой он пришел вечером и радостно сообщил:
®®®®– Сегодня в восемь у меня концерт в профилактории «Красные яблоки», не одолжишь мне на вечер рубашку, а то у моей неконцертный вид, завтра занесу.
    Друг посмотрел на Сергея. Вся его одежда имела замызганный вид, господи, как на сцене он будет выглядеть.
    – Давай снимай все до трусов, до завтра одену с иголочки, может, хоть раз почувствуешь себя чистым поэтом.
    – Лордом Байроном, – вставил Сергей. – А трость у тебя есть?
    – Обойдешься, с твоей бульдожьей рожей удобней ходить на четырех.
Сергей принял душ, побрился, переоделся во все фирменное друга, долго крутился перед зеркалом, гладя свою стрижку, широко улыбнулся.
    – Ну пока, до завтра, закачу я им сегодня концерт лорда, – хлопнул дверью и исчез на две недели, сиротливо оставив лежать в ванной свою «на выход» одежду.
    Друг не на шутку засуетился: «А вдруг раздели и бросили голого в колодец, в нашем бандитском городе такое встречается часто». Он начал обзванивать друзей Сергея, не появлялся ли у кого. Никто его не видел.
    Ровно через две недели Сергей появился сам с помятым лицом, но в дубленке друга, с уже черным шалевым воротником, когда-то белоснежным. На концерт он, конечно, не попал. Заехал сначала к своей троюродной, показаться, какой он красавец. Плюнул на концерт, мол, обойдутся без его, хоть и гениальных, стихов. До двух ночи на него любовалась Мария, а потом, как обычно, выпроводила Сереженьку в его общагу, где он и прогудел две недели со знакомыми алкашами.

    Поднимались на Парнас и другие, нелитературные гости. Но разговоры о работе, о ценах на машины, о шмотках и прочем холодном быте не вызывали в нем никаких приятных эмоций. Хотя иногда залетали очень красивые птахи, они не оставили заметного следа в его душе.

    А вот со старыми друзьями он ощущал праздник. Они с годами стали как бы одной семьей. Они знали друг о друге почти все. С кем еще в такой свободной обстановке отогреешь озябшую душу, получишь такой огромный заряд адреналина? А душа поэта не знает границ, по крайней мере, ей так хочется.

    Посмотришь с утепленной лоджии (его рабочий кабинет) на море, на Жигулевские горы, на сосновый бор, что разбежался вдоль берега моря, на уютный столик с питьем и приличным закусом – и душа непроизвольно рвется ввысь. Хочется говорить, петь, читать стихи, танцевать, веселиться.
    Нет рядом ни жены, ни мужа. Можно говорить о чем угодно, когда угодно и как угодно твоему интеллекту. Здесь раскрепощенность, здесь это сладкое слово – Свобода.
    Душа витает, а вот подлое тело имеет свои границы. Тело держит душу в рамках. Душа вырывается, рушит эти рамки, а тело мстит ей за это, иногда очень жестоко и больно – на грани жизни и смерти и еще жёстче.
    Вот это небольшое размышление и подводит нас к основе повести. С главными и неглавными героями повести я вас познакомил. Да, чуть не забыл, хозяина трехкомнатной квартиры на шестнадцатом этаже звали еще Владленом, Владиком, Владиславом.

В поэтических кругах
не принято употреблять отчество,
даже если поэт преклонного возраста.